Феодосия Никто не знал, чем он занимается, никто не посетил его. Слышали иногда, как он разговаривает сам с собой или, смотря в книгу, тихо смеется. Бесполезно расставлять ему пепельницы, потому что окурки все равно валяются на полу. Александр Грин. Блистающий мир
— Вы слышали, голубушка: на днях в нашем городе поселился писатель с женой. Кажется, Грин. О чем пишет? Да кто его знает: люди говорят, все больше фантазии свои описывает. Остановились в гостинице “Астория”. Рассказывают, будто уж очень мрачные эти Грины: ни с кем не общаются, к себе не зовут, ни к кому не ходят. Только в Коктебель иногда, к чудаку-поэту Волошину, — говорила ранним майским утром 1924 года одна соседка другой, стоя у калитки своего дома. И хотя для маленькой Феодосии приезд знаменитости из самого Петрограда стал событием, далеко не все местные жители знали о нем. Потому с любопытством и недоверием смотрели на чету, слишком явно выделявшуюся манерой поведения и строгими нарядами, которые они носили даже в самую жаркую погоду. Александр Степанович — так звали литератора — ходил неизменно застегнутым на все пуговицы, а его молодая супруга Нина Николаевна — в длинном, ниже голени, платье. Через некоторое время всезнающие кумушки уже обсуждали другую новость: Грин с женой сняли дом на Севастопольском бульваре, а осенью переехали на Галерейную улицу — там и осели. Поздними вечерами, когда уставшие горожане уже спали, редкие прохожие могли заметить единственное светящееся окно, а приглядевшись — фигуру худощавого человека за столом. Он что-то быстро писал, на мгновение оторвавшись от листа бумаги, вглядывался в ночь, будто пытался прочесть на темном южном небе видимые лишь ему письмена. “Дул ветер”, — написав это, я опрокинул неосторожным движением чернильницу, и цвет блестящей лужицы напомнил мне мрак той ночи, когда я лежал в кубрике “Эспаньолы”... — так рождался его роман “Золотая цепь”. Но до этого обывателям не было дела так же, как филистерам от культуры, занимавшим роскошные кабинеты в бывших царских дворцах столицы. Как примут его новое детище? Слагая слова в стройный рассказ, писатель Александр Грин твердо знал лишь то, что на этой земле у него есть один преданный поклонник — Нинушка. “Мне во сто крат легче написать роман, чем протаскивать его через дантов ад издательств”, — признавался он жене. Так было каждый раз, когда готовая рукопись отправлялась по инстанциям и... возвращалась к автору с резолюцией: “Весьма несовременно, не заинтересует читателя”. Происходило это несколькими годами раньше — с его “Бегущей по волнам” — и позже, когда самодовольные критики строчили свои рецензии в газеты на “идеологически вредную” “Дорогу никуда”... Денег мучительно не хватало, а аванс за ненаписанное произведение был давно истрачен. Но даже эти обстоятельства не могли заставить его “стать в строй” и идти в ногу с советской действительностью.
...Ночь подходила к концу, на посветлевшем небе таяли звезды. Начинался новый день. “Что он принесет?” — думал Александр Степанович, закуривая: в клубах табачного дыма, казалось, сливались картины прошлого и настоящего, а утомленное сознание уносило к другим берегам...
Чужой Но печальнее этих мыслей — печальных потому, что они были болезненны, как старая рана в непогоду, — явилось воспоминание многих подобных случаев, о которых следовало сказать, что их по-настоящему не было. Александр Грин. Бегущая по волнам
Да-да, он только странник, занесенный волею судьбы в эти места: ему сорок четыре года, из которых двадцать восемь прошли в бесконечных скитаниях. И даже это их с Ниной временное пристанище сейчас кажется непозволительной роскошью. Хотел бы Александр Степанович забыть о том, что было раньше, переписать жизнь заново — как он нередко делал с неудачными, на его взгляд, главами? Возможно... Но разве от этого что-нибудь изменится? Нет, все останется по-прежнему: и его невеселое детство, проведенное в городе Слободском Вятской губернии, и странное пророчество всегда раздраженной матери Анны Степановны, которая предсказала ему неприкаянную жизнь: “Вот увидишь, будешь бродяжкой голодным таскаться. Не хочешь учиться, быть послушным, под забором сдохнешь”, — говорила женщина, вероятно, таким образом желая подстегнуть интерес сына к учебе. Тогда ее слова вызывали у него лишь неприязнь, однако невероятным образом повлияли на будущее. Правда, об этом она уже не узнала. “Я родился в 1881 году 11 августа, но еще грудным ребенком был перевезен в Вятку, где и жил до шестнадцати лет вместе с родителями. Мой отец, Степан Евсеевич Гриневский, происходит из рода дворян Виленской губернии. Дедушка, то есть отец моего отца, был крупным помещиком Дисненского уезда. В 1863 году отец по делу польского восстания был арестован, просидел три года в тюрьме, а затем пробыл два года в ссылке в Тобольской губернии. Имение, разумеется, конфисковали. Освобожденный общей амнистией того времени, отец пешком добрался до Вятки и здесь в конце концов основался, поступил на земскую службу, где служит и сейчас бухгалтером губернской земской больницы. Ему 71 год. Он женился в Вятке на девице из мещан, Анне Степановне Ляпковой, моей матери, умершей, когда мне было 12 лет”, — писал Александр Грин много лет спустя в автобиографическом очерке. В его воспоминаниях есть неточности: будущий писатель появился на свет в 1880-м... Но рано ушедшая мама Аня и правда не была нежной и ласковой. Мальчику всегда не хватало ее материнского внимания: он всю жизнь искал этой любви. “Я не знал нормального детства. Меня безумно, исключительно баловали только до восьми лет, дальше стало хуже и пошло хуже”, — с сожалением говорил он. В девять лет Сашу Гриневского отдали в подготовительный класс вятского земского Александровского училища. Учился он неплохо, но отличался “неудовлетворительным поведением”, о чем красноречиво свидетельствовали записи в журнале. Отношения не складывались не только с учителями: он ссорился с домашними, не дружил с одноклассниками, которые придумывали для него обидные прозвища. “Меня дразнили двумя кличками: Грин-блин и Колдун. Последняя кличка произошла потому, что, начитавшись книги Дебароля “Тайны руки”, я начал всем предсказывать будущее по линиям ладони. В общем, сверстники меня не любили, друзей у меня не было”. Но именно у них, язвительных и недобрых, будущий писатель позаимствовал свой псевдоним. О том, что замкнутый хмурый мальчишка с непростым характером станет в будущем известным писателем, они тогда знать не могли. Да и сам Саша вряд ли об этом догадывался. Несколько лет спустя за неуспеваемость и плохое поведение он был отчислен из Александровского и продолжил занятия в Вятском городском четырехклассном училище. А 23 июня 1896 года началась его самостоятельная жизнь: шестнадцатилетний Александр отправился в далекую Одессу поступать в Мореходные классы. Только так, казалось ему, может осуществиться мечта о дальних странствиях, где “моряки и в особенности матросы в их странной, волнующей отблесками неведомого одежде, — были герои, гении, люди из волшебного круга далеких морей”. Но морская эпопея юного искателя приключений оказалась недолгой — после конфликта с капитаном он был отправлен на берег. За несколько последующих лет побывал служащим в канцелярии Вятской городской управы, зарабатывал перепиской ролей для актеров театра, играл небольшие роли, побывал на рыбном промысле в Баку, сотрудничал с эсерами. Но... “все окружающее подавляло меня силой грандиозной живописной законченности; в ней чувствовал я себя ненужным — чужим”, — признается он. Душа рвалась на волю — прочь от обывательского быта, революционного пыла и контрреволюционной борьбы: она жаждала сказки, волшебства, на которое так мало походила действительность 1903 года.
С первых же дней я увидела, что он завоевывает мое сердце...